Тридцатые года в Беларусской литературе.
(Лекция прочитанная А.Стрельниковым в курсе БелЛит БГУ)
Заметная деталь. Вторая половина тридцатых зачастую подается в биографиях, как правило, расплывчато - не по годам, а периодом по пять и более лет. К примеру, у Петруся Бровки этот период вообще ничем не обозначен. Впрочем для поэта важнее дела, а не должности - в 37-м он издает сборник "Весна Родины".
У Виталия Вольского этот период тоже выпадает. Хотя и сказано, что до 36-го года работал директором Института литературы и искусства АН БССР. Впоследствии в 43-м бывший чекист Вольский работает заведующим отделом в газете "раздавим фашистскую час". Между двумя номенклатурными должностями - 7 лет, вероятно, творческое работы-пьесы, переводы...
Нет 37 - го года и в биографии Кондрата Крапивы, который до 36-го был заведующим отделом в журнале "пламя революции". Следующая строка жизнеописания обозначена 39-м. Две версии этих биографических провалов следующие-или они прятались где на дачах и деревнях, так как репрессий тогда боялись все, или позже биографы скрыли их членство в руководстве Союза писателей. В свете упомянутых ранее разнарядок.
Правда, самых главных на то время в СП не скроешь, иначе вышло бы что и Союз в 37-м не работал. На момент расстрела председателем СП был Михаил Климкович, а его заместителем-поэт Андрей Александрович. Через год и Александровича репрессируют, но он отделается высылкой и вернется в Минск уже в 47-м.
Директором Белорусского отделения Литфонда был на то время Силан Гусев. По долгу, он знал материальное положение расстрелянных и высланных поэтов, так как распределял между поэтами жилье и помощь.
Редактором Лима все это время-с 35 до 41 был Илья Гурский. Неизвестно, оценивал ли он таланты репрессированных творцов и было ли ему жаль, когда расстреливали способных поэтов - авторов его газеты. То же самое можно сказать и про Михаила Калачинского-ответственного секретаря в Лиме, и про Григория Лынькова, который в это самое время работает, почему-то, на этой самой должности.
Главным редактором журнала "пламя революции" был Михаил Лыньков. Ответственным секретарем-Макар Последович
В 37-м Василий Борисенко вступает в должность директора Института языка и литературы АН БССР, которую он будет занимать почти 30 лет. Павел Ковалев работает в Союзе. Василий Витко в 37-м переходит с Красной смены на работу в Лим. Интересно, что и Огнетвет, и Витка, и Вольский после всего этого пережитого стали детскими писателями.
Что касается расстрелянных еврейских поэтов, стоит упомянуть, что режиссером Государственного еврейского театра в 37-м работает Виктор Головчинер. Народным артистом БССР он станет только после войны. Основатель белорусского советского театра Владислав Голубок получил звание Народного в 28-м. Однако это не мешает расстрелу Голубка 28 сентября 1937-го.
А Еврейскую секцию СП возглавляет Гирш Каменецкий.
И два слова о народных Песнярах. Депутат Верховного Совета СССР Якуб Колас выпускает сборник стихов"наши дни". А член ЦИК БССР Янка Купала-сборник"Беларуси орденоносной". Я понимаю, что два народных поэта нации загнаны в невыносимую ситуацию, и один из них даже пытается покончить жизнь самоубийством. Вероятно, в конце концов и заканчивает. Ведь сидеть в сталинском президиуме с Боржоми и осознавать, что в эти минуты расстреливают молодняк - непомерно.
Вот такой получился ответ на вопрос: А где же были люди? Люди были за редакционными столами и в студии давали слово у микрофона писателям и поэтам. Возможно, кто-то из них и не знал, что составляет в истории человеческий фон, на котором предстает Общество мертвых поэтов. Впрочем, те кого я назвал, не знать не могли. Все они занимали, так сказать, публичные должности и все, особенно сотрудники СП, хорошо знали каждого из расстрелянных.
Уважаемые господа! К сведению всего мира законы нашей страны сурово запрещают пытку скота и людей. Однако этот гуманный закон отнюдь не запрещает так называемые "меры интенсивного допроса", которые и применяются нами в целях разоблачения важной политической тайны, государственного преступления, политического заговора и посягательства на высоких сановных лиц. Что такое "меры интенсивного допроса"? Так мы называем в отличие от обычных, такие пытки, которые при наибольшей эффективности не оставляют на теле человека никаких следов. Ни одна капля крови " пациента "не должна запятнать ваших крахмальных манжетов, не должна пролиться на пол комнаты" интенсивного допроса": ни один доктор самым внимательным осмотром человека, которому повезло выйти из наших рук, не должен заметить ниого следа выдержанного" интенсивного " допроса. Разумеется, это не значит, что человек остается таким же здоровым после "интенсивного допроса", как был раньше. Невидимые психические травмы в виде назойливых идей, галлюцинаций истерии могут остаться на всю жизнь.
Ноччу, ах, ноччу
Хтосьцi шапоча!
Голас прарочы…
«Ганьба, о, ганьба над намi,
Сорам сябруе з сынамi.
Ныюць так раны.
Слёзным туманам
Засцяцца вочы.
Hi праўды святое,
Нi волi тое.
Чужынцы, напасцi,
Пакута падзелам.
Па беламу целу
Знаком ад нажа
Крывавiць мяжа.
Толькi — не, Не пазбыць… Не мiне,
Чаму быць!
Мой дух не патух, Не пагас праз вякi,
Паходняю свецiць.
Пад хмараў павеццю
Гарыць i iскрыцца
Агнём-блiскавiцай.
На родных узлоннях
Натхнёная сiла
Мазольных далоняў
Разбiла, знiшчыла
Ярма ланцугi;
Спалiла, скрышыла
Урокi благiх.
***
Бывай, надзей сардэчны ўздым!
Бывайце, сны i слодыч веснаў!
I вы, снягi, завеi зiм!
На зломе дзвюх эпох злавесным,
У неспрыяльным ветры злым
Сваё жыццё прайшоў я чэсна:
Пясняр, змагар, бядняк праз век —
Быў перш за ўсё я чалавек!
Владимир Жилка
Алесь Дудар
Пасеклі Край наш папалам,
Каб панскай вытаргаваць ласкі.
Вось гэта – вам, а гэта – нам,
Няма сумлення ў душах рабскіх.
І цягнем мы на новы строй
Старую песню і чужую:
Цыгане шумнаю талпой
Па Бесарабіі качуюць...
За ўсходнім дэспатам-царком
Мы бегаем на задніх лапах,
Нью-Ёрку грозім кулаком
І Чэмберлена лаем трапна.
Засыплем шапкамі яго,
Ура, ура – патопім ў соплях.
А нас тым часам з году ў год
Тут прадаюць ўраздроб і оптам.
Мы не шкадуем мазалёў.
Мы за чужых праклёны роім,
Але без торгу і без слоў
Мы аддаем сваіх герояў.
Не смеем нават гаварыць
І думаць без крамлёўскай візы,
Без нас ўсё робяць махляры
Ды міжнародныя падлізы.
Распаўся б камень ад жальбы
Калі б ён знаў, як торг над намі
Вядуць маскоўскія рабы
З велікапольскімі панамі.
О, ганьба, ганьба! Ў нашы дні
Такі разлом, туга такая!
І баюць байкі баюны
Северо-Западного края...
Плююць на сонца і на дзень.
О, дух наш вольны, дзе ты, дзе ты?
Ім мураўёўскі б гальштук ўздзець,
Нашчадкам мураўёўскім гэтым...
Але яшчэ глушыце кроў.
Гарыць душа і час настане,
Калі з-за поля, з-за бароў
Па-беларуску сонца гляне.
Тады мы ў шэрагах сваіх,
Быць можа, шмат каго не ўбачым.
З тугою ў сэрцы ўспомнім іх,
Але ніколі не заплачам.
А дзень чырвоны зацвіце,
І мы гукнем яму: «Дабрыдзень».
І са шчытом ці на шчыце
Ў краіну нашу зноў мы прыйдзем.
«Прысяга»
Я не чакаў
І не гадаў,
Бо жыў з адкрытаю душою,
Што стрэне лютая бяда,
Падружыць з допытам,
З турмою.
Прадажных здрайцаў ліхвяры
Мяне заціснулі за краты.
Я прысягаю вам, сябры,
Мае палі,
Мае бары, —
Кажу вам — я не вінаваты!